Обрывки из реальностей. ПоТегуРим - Инга Ильм

бармен. Извинился, что не говорит по-русски. Вечером придёт сменщик – он умеет. В пустом баре втроём, так было вполне возможно. Осязаемо. Мы ведь два года постоянно договаривались о встрече. И каждый раз что-то срывалось – досъёмка, ввод, «ёлки». Профессия катастрофически зависимая… В какой-то момент он уже жил в отеле напротив съёмочной площадки, потому что глупо было тратить время на дорогу, лучше поспать. Работа… Бесконечная работа, пока уже на сцене не горлом кровь. Но для артиста самое важное, когда работа есть.

Мы опять пошли. Мы пошли в один храм Девы Марии – очень древний. Четвёртого, кажется, века. Там есть две иконы – наши, православные. И одна общая – шестого века, до разделения церквей. На ней Дева Мария и Силы Небесные. Редкая. Написана ещё воском по доске. Храм был полон солнца, а над престолом в средневековой мозаике горело коронование Марии. Мне стало светло. Сколько раз его возили вот так – в машине до ближайшей больницы? Сколько раз сберегли? У меня недостает памяти вместить! Один раз руку спасли, потому что военный врач в компании был: ухватил сухожилие, натянул его и – через пуговицу пришил к ногтю… Так и ходил с бельевой пуговицей несколько месяцев, помню. Другой раз хорошо в доме валенок оказался – разрезали на две части и зафиксировали ему шею, думали: перелом зуба (есть и такая косточка у нас в теле). По счастью, оказалась только трещина. Он ломал всё что есть и что не можно придумать. Неугомонный. То нырнёт в незнакомый водоём с разбега ласточкой, то будет показывать тактику боя на неверном покрытии… Что только с ним не происходило! Он ломался, горел, летал, падал, выбивал, погружался. Ему нравилось!

Он считал, мы на акробатике познакомились. «У ямы». У ямы в спорткомплексе Олимпийский, у такой четырёхметровой глубины прямоугольной ёмкости, набитой поролоновыми обрезками, – в ней отрабатывались сложные трюки. И самые крутые там тусовались. Почти все ленкомовские – им форму в театре всегда нужно было строго держать, иногда попадались и настоящие спортсмены. А ещё студенты Щуки и МХАТа. У ямы собирались главные. Я тогда отрабатывала сальто вперёд – мне очень нравилось нырять и я хотела ещё крутить в воздухе. И боюсь, что он застал мои неудачи, в частности прыжок, когда я разбила коленями в кровь нос и губы, поэтому всегда торопливо отвечала: у ямы никогда не видела. Эти крутыши там что-то невероятное могли уже делать. И он в первых рядах. Редкая власть над своим телом. Да мы даже когда в Африке были… смеха ради проводник предложил ему верёвку, чтобы спуститься по отвесной скале к водопаду – и он ведь тотчас вцепился в неё и устроил сеанс экстремального скалолазанья. Он постоянно пытал судьбу. В этот раз не довезли… Или не приехали…

Он тяжело переживал смерть свой мамы. Да что там – вся семья осиротела. Двое её мальчишек-хулиганов под предводительством папы сразу как-то потускнели, потерялись. С тех пор он уже несколько раз успел походить меж мирами. Один раз вообще тромб оторвался! Хорошо рядом были врачи. Спасли! И снова в работу… Вот в начале месяца звонил хвастать. Он любил, чтобы его хвалили. И ведь было за что! На этот раз он отлично провёл сцену. Хлопали все, включая помощников оператора и светляков – нет циничнее людей на съёмочной площадке. «Очень тяжёлая сцена! Представляешь – похороны! Я прям её боялся».

Актёрский вызов – воскресить все самые страшные свои воспоминания…

Он был потрясающим артистом. Я вообще переживаю за своё поколение, очень многие наши талантливые актёры – появись они на свет чуть раньше – оказались бы в руках режиссёров, которые составили славу советского кинематографа. Я прямо воочию вижу, что бы случилось с одним или другим моим ровесником – дай ему режиссёра… Но на долю талантливого поколения выпало полное разорение театра и кино, а вдогонку за главных нам остались маловыразительные личности. И полное молчание кинематографа – длиной в десятилетие. Парадокс! Ему, конечно, нужно было хотя бы иногда работать с Режиссёром. Без режиссёра нет актёра. Режиссёр указывает тебе на что-то, помогает раздумывать над характером, добавляет краски в твою палитру, предлагает ходы, неожиданные решения… Но он многое умел сам. Был неистощим на выдумку. Правда, я никогда не видела, что он делает. Я совсем не знакома с его творчеством. Два или три спектакля с его участием и два фильма. Он сердился на меня за это страшно: «Ты вообще знаешь, что я актёр? Я известный актёр! Запиши! Запиши это название – это моё кино! Я за него приз получил!»

Было забавно, как мы «встретились на Невском». Мы давно не виделись и страшно соскучились друг по дружке. Он только закончил съёмки, а теперь у него расслабленный график: утром наконец поспал, а вечером вот премьера. И поскольку я никогда не видела ни одного его фильма, я должна обязательно на ней быть. «НЕ МОГУ! Но я не специально! Я в Питере – я на практике – я студент». Он хохочет: «А завтра премьера – в Питере» – и называет кинотеатр, который расположен прямо в том доме, где мы остановились! «Вот попробуй только не приди!» Так я посмотрела его кино. Большой умница. Очень много всего играть может. Да зачем мне его было на экране рассматривать, если пять лет мы постоянно были в кадре вместе! Я видела, как он работает, как балуется, как здорово у него всё получается. А как он сопровождал меня на своём супермотоцике до дома, если мы заканчивали поздно… мы тихонько крались по Москве на рассвете. Это было так красиво! Он из-за меня крюк здоровенный делал…

Мы постоянно ругались! В жизни – нет, но стоило только выйти в рабочую плоскость! Всё! На разрыв аорты. У него всегда были специальные телефоны – противоударные. Он человек вспыльчивый, и если что – кидает телефон в стену. Подсчёт убытков или радость от спасённого имущества тогда его отвлекают, и можно повторить свой вопрос ещё разок. Он обожал эту историю: мы монтировали какой-то сюжет нашей программы и страшно поругались из-за склейки. То есть: на какой такт сменится одна картинка на другую (на экране). И надо сказать, я тоже не милашка и умею устраивать бури в стакане. Сорок минут в комнате стоял мат коромыслом. Потом он исполнил коронный номер, но я завредничала и не исполнила отведённую мне роль: «Ах… что же теперь делать? Как же ты без телефона…» Глядя на телефон, который отскочил от стены аппаратной, чудом не угодив ни в один из экранов, и теперь валялся целехонький, я посмеялась горьким смехом: «Паяц!» Осознание ситуации окончательно разъярило героя, и он растоптал средство связи. Мы разругались просто в пух и прах. В конце концов замолчали, и я даже закурила на рабочем месте. Вдруг в этой зловеще-сгущённой тишине прозвучал тихий голос: «Ребята, что же теперь делать? Что же теперь делать-то?!» Какой-то человек растерянно оглянулся на него, на меня, закрыл лицо руками и вышел. Тут мы поняли, что натворили. Из-за какой-то ерунды наговорили друг другу дерзостей и объявили, что расстаемся навсегда и не собираемся больше никогда… Монтажёр был незнакомый, новенький. Он подумал, что работа над проектом окончена. На его глазах случился крах творческого союза и образовалась дыра в телевизионной сетке минут на двадцать. Мы переглянулись и – расхохотались. Вскоре нам вернули нашего помощника. Ему за дверьми объяснили, что мы просто так работаем. У нас всё всегда – навсегда.

На самом деле у него всегда всё навсегда и было. Он так жил. Что-то не получалось навсегда, но он всё равно пробовал и пробовал. Да, он был страшный гулёна. Впрочем, всякий артист работает ради восторгов окружающих и в чём-то они должны выражаться. Моя любимая история, как на «Кинотавре» познакомился он с девчонками и вместе с другом ухаживал за ними день напролёт. И вот надоело отдыхать им